ПРАВОСЛАВИЕ В КАРЕЛИИ
Информационный портал Петрозаводской и Карельской епархии

Страница Архиепископа | История | Храмы | Монастыри | Святые | Газета "Сретение" | Архив
Беседы о Православии | Календарь | Новости | Объявления  | E-mail

Жизнь с верой в душе

Эти путевые заметки были опубликованы за рубежом в начале 90-х годов XX века на английском языке. Повествуется в них о том, с какими трудностями поднималась из руин образ Православная Карелия, отражавшая в своих прекрасных храмах и часовнях образ Святой Руси. В них описаны события почти двадцатилетней давности и встречи с теми людьми, кто сохранил веру даже в самые темные времена гонений на Православную Церковь, когда христианской кровью были буквально залиты земли нашего многострадального Северного края. Перед глазами человека со стороны, чужестранца, бесспорно, живущего духовной жизнью, предстала мрачная картина попрания святых мест и, как следствие, одичание человеческой души.

Подобно могучему дубу выросло восточное православное христианство в России. Тысячу лет назад было посеяно зерно: в 988 г. князь Владимир согнал своих языческих подданных с крутых киевских круч вниз к Днепру и, собрав их у широкой реки, окрестил в христианство. Древнерусский князь выбрал Святое Православие за его красоту и Истину, сохраненную в нем. Драматизмом богослужения, высочайшим иконописным искусством, поэтичностью слога Восточное Православие глубоко проникало в сердца и умы людей. Пришедшие из Греции святые Кирилл и Мефодий создали для новокрещенных алфавит, перевели на него огромное количество духовных сокровищ, и с тех пор могучий дуб Христианства пустил в богатой почве русской души глубокие корни.

Нападения с Латинского Запада духовно усиливали православный русский народ. Атакующие волны жестоких восточных орд только укрепляли его. В течение двух веков монголы и татары крестили русских в крови мучеников, неразрывно объединяя Православие с русской душой через страдание. Только затем наступил Золотой век. Православие выросло высоким и могучим и зрело до тех пор, пока к нему не приступили с топором большевики, пронесшиеся вихрем бешенства по русской земле и попытавшие оставить от тысячелетнего дерева православной духовной традиции один только голый пень. В течение 70 лет горькой зимы он стоял крепко, как памятник над могилой, заброшенный, омываемый лишь слезами старых женщин. Но снова пришла весна. Из древних корней, переплетенных в почве русской души, выросли новые зеленые побеги и снова потек по ним сок живой веры.

В наш первый день в Карелии мы оказались на озере в маленькой рыбацкой лодке хозяина дома, в котором остановились. Мы плыли к берегу, поросшему густым лесом. Россия всегда выживала, находя убежище в своих лесах. На открытой воде и в лесной глуши чувствуется свобода. Здесь сердце обретает чистоту и тишину, в которой слышится шепот Духа. «Город, напротив, — рассуждал вслух наш новый знакомый, — переполнен самыми ужасными воспоминаниями».

Высадившись, мы взобрались на высокий берег и пошли по глухой лесной тропинке. Внезапно послышался шум падающей воды, и перед нами открылся чудесный водопад. Льющиеся мощные каскады воды дробились о массивный гранит на тысячи сверкающих на солнце капель. Заметив наш благоговейный ужас перед таинственной красотой природы, наш провожатый был доволен произведенным на нас впечатлением. Он так хотел, чтобы мы увидели эти прекрасные водопады, которые он очень любил.

За водопадами вдоль берега тянулась деревня. В отдалении показался крест на куполе. Мы отправились к нему и оказались перед старым магазином, недавно переделанным в храм с небольшим голубым куполом посередине крыши. Портреты Маркса и Ленина, висевшие еще недавно на фасаде здания, заменила вернувшаяся в деревню икона Христа.

Стоящий в редком тумане перед импровизированной церковью, наш провожатый тихо объяснял, что это место, столь щедро украшенное природой, вопиет и горько плачет о целительных молитвах. «Дело в том, — продолжал он, — что Сталин превратил наш город в зону и заполнил его рабочими для строительства канала в обход водопада. Тысячи и тысячи умирали здесь от непосильного труда. Канал обложен камнями, которые они вытесывали вручную. Их изможденные останки покоятся под этими мшистыми камнями на многие километры». Он взглянул на икону Христа, и голос его понизился до шепота: «Да, здесь очень нужна молитва».

Однажды гуляя по деревне, мы набрели на небольшую старую бревенчатую часовню. На вершине наполовину покрытого дранкой купола стоял покосившийся крест с сохранившейся лишь нижней перекладиной. В высокой траве виднелась еле заметная тропинка, заставлявшая предположить, что часовню время от времени навещают. Мы решили заглянуть внутрь. Тяжелая деревянная дверь оказалась не запертой. Мы толкнули ее, и она со скрипом открылась. Пригнувшись, мы вошли внутрь. В часовне было чисто и пусто. На старинном деревянном кресте, стоявшем в углу, и в других местах висели деревенские полотенца. Некоторые из них давно уже превратилась в лохмотья. Мы притихли, ощутив намоленность окружающего нас пространства.

Единственным предметом в помещении, заслуживавшим повторного взгляда, была старая икона на полке, вмещавшей, видимо, множество икон, которые украшали когда-то это место. Образ едва угадывался сквозь потемневшую и шелушащуюся краску. Приглядевшись внимательнее, мы заметили, что старая икона завернута в прекрасное полотенце ручной работы, обрамленное тонким кружевом ручной вязки. В нем было что-то особенное. Молча и благоговейно всматривались мы в темную стену гниющей часовни, на фоне которой белело бесценное полотно, словно ограждавшее от чужих недобрых рук погибшую икону. В нем скрывался глубокий смысл, неподвластный ослепшему от гордыни уму, но открывшийся нам в чувствах, внезапно вспыхнувших в наших душах. Увиденное нами было так тонко, так по православному и так по-русски: образ со старинной иконы исчез так же, как и образ Христа, изгнанный по всей Руси. Но в иконе оставалась Его сила, не поблекшая вместе с красками. Прекрасное льняное полотно, нежно обвернутое вокруг старой доски, было знаком того, что Россия все еще помнит свои духовные корни.

В другой деревне, оказавшейся побольше, храм сохранился только благодаря тому, что был расположен на противоположной стороне залива — слишком далеко, чтобы быть превращенным в клуб или кинотеатр. Там он стоит и доныне, посеребренный временем и непогодой, без икон, стекол и рам, с кое-где провалившимся полом. В деревне живут только старики, смутно помнящие церковные службы, которые когда-то звучали в стенах их старого храма. Люди, которые когда-то в нем пели, давно уже умерли. Слушая сегодня песнопения литургии, старушки светились от чувства узнавания, но они напрасно напрягались, пытаясь вспомнить хотя бы несколько строчек молитвы или мелодии. Но широкая тропинка на деревенской стороне залива свидетельствовала об их сохранившейся духовности. Она вела мимо нового коммунистического Дворца культуры вверх по склону холма к древнему кладбищу. Здесь, посреди могил своих предков, изгнанные из своего родного храма жители деревни вернулись к своим древним формам плача. В долгие десятилетия коммунистической зимы только этот постоянный плач женщин поддерживал тление полузатухшего угля духовной жизни.

Вступив во внутрь давно заброшенной церкви, мы увидели разрушенный иконостас, чем-то напоминающий голый череп. Там, где когда-то в нем стояли святые иконы, теперь зияли огромные дыры. Они казались глазами, печально смотрящими на нас. Сопровождавшая нас женщина, зашла в разоренную алтарную часть, где когда-то стоял святой престол. Она с трепетом вступила на это место, и из ее глаз хлынул обильный источник слез. Прошедшие века словно спрессовались для нее в секунды. Мы почувствовали, что в ее нежном женском сердце хранились целые моря слез, которыми оплакивала она страшное разорение, огромную нужду и такое сильное стремление к духовному восстановлению своей израненной страданиями души.

Позже мы заметили, что там, где в иконостасе должен был быть образ Богородицы, стояли свечи, лежали пасхальные яйца и монеты — приметы того, что кто-то здесь был со своими молитвами.

В 40-тысячном городе в раннее воскресное утро мы увидели почти слепую девяностолетнюю старушку, выходящую из дома. Было заметно, что она все еще хорошо помнит, в какое время ей нужно идти в церковь, помнит дорогу и знает свою скорость. Старушка закрыла дверь, пересекла двор и, захлопнув за собой калитку, побрела по грязной дороге к тротуару, ведущему в город. Неважно, что день был пасмурным. Ее морщинистое лицо излучало свет, сохранившийся в ее душе. Старушка брела в тишине, сквозь туман и, услышав переливчатый звон колоколов, счастливо улыбалась. Она шла в толпе людей, которые, как ей казалось, спешили с ней в одну сторону.

Первую остановку она сделала возле кинотеатра. Раньше это был храм Иоанна Крестителя, где ее крестили в младенчестве. Она низко поклонилась сметенному с земли храму и медленно перекрестилась. Мускулистые мужчины и сладострастные женщины с плакатов удивленно взирали на происходящее. Но старая женщина подняла голову и, не замечая красочно броских афиш, словно видела перед собой на белой стене лики Господа и Богородицы. Старушка медленно пошла дальше. Перед новой многоэтажкой она снова стала креститься и кланяться. Когда-то здесь тоже стояла церковь — Успенская. В очередной раз совершила она крестное знамение посреди центральной городской площади Ленина, поклонившись в ту сторону, где стоял величественный собор, давно уже взорванный. С тех пор в ее родном городе не осталось ни одной церкви.

Но когда в стране наступила политическая оттепель, верующие города нашли друг друга. В основном это были старые женщины. Некоторых она знала, некоторых — нет. Горсовет отдал им старое заброшенное здание, и женщины, собрав достаточно копеек и рублей из собственных сбережений, запрятанных под половыми досками и закрытых в банках, обратили его в пространство молитвы. Епископ прислал священника, и в городе снова появилась церковь, размеры которой прихожане постарались сразу же увеличить. Храм, украшенный прекрасными иконами и искусно отделанный, заполнен людьми всех возрастов. Он жив таинствами и церковным годовым кругом богослужений.

Войдя в церковь, мы увидели знакомую старушку. Она стояла впереди вместе с другими пожилыми женщинами. Сюда она приходит рано утром, а уходит поздно вечером. И всегда подходит к деревянному кресту с вырезанным образом Иисуса Христа, благоговейно целуя его. Здесь молитвенно она общается со святыми. Иногда ее разыскивают и просят рассказать о прошлом родного города. Она его живая память, которую все любят и уважают.

Когда горстка верующих получила старый магазин под церковь, они обратилась к епископу с просьбой прислать священника. С тех пор прошло уже три года. За это время отец Григорий крестил уже более семи тысяч человек. После воскресной литургии, чтобы пообщаться с нами, он попросил нас немного подождать. «Мне осталось всего лишь окрестить вон тех людей», — сказал он, показав рукой на небольшую группу, задержавшуюся в храме. В это время из толпы родственников и крестных вышли пятнадцать человек — от сорокалетнего мужчины до новорожденного младенца на руках матери. И совершение Таинства началось. Обратившись на запад, спиной к алтарю, крещаемые произнесли отрицание от зла и всех дел его. А затем, вслед за отречением от дьявола, обратившись на восток, где восходит Свет Мира, они приняли Христа. Каждый раз принятие запечатывалось наложением священником на крещаемого крестного знамени. Исповедовав древний Символ веры, все вместе подтвердили свою веру,

Затем каждый получает новое имя и крещается. Сначала троекратно погружается в теплую воду в большой купели младенец, рука священника мягко прикрывает его лицо. Затем по древнему обряду нового рождения святой водой обливаются старшие дети и взрослые. Пол в храме становится мокрым, слова молитв, произносящиеся нараспев, слышатся среди шелеста полотенец и одежд. На шею вешается крестик. В руке — свеча. Совершается помазание святым маслом. Отстригается клочок волос. Новокрещеные обходят храм три раза по кругу, направляясь в Царство Божие. А потом, двумя часами позже, звучит причастная молитва, когда один за другим, начиная с младенца, каждый подходит к Чаше со Святыми Дарами. Многие понимают, что не будут постоянно приходить в церковь. К сожалению, и храм не вместил бы всех крещенных в нем, если бы они все вместе пришли бы однажды в него на богослужение. Но уже само количество новообращенных в наши дни воспринимается как настоящее чудо, как неодолимая сила новых обещаний.

В монастыре нам особенно запомнились руки матушки Серафимы, поразившие нас с первой же минуты. Крестьянские, большие, морщинистые и мозолистые, после работы в огороде они были покрыты грязью. Матушка представила нас двум сестрам, которые приехали с ней в разрушенный монастырь всего лишь год с небольшим. Она показала нам монастырский огород, за которым они ухаживали, и два простых небольших дома, в которых они жили. Ее руки мелькали в такт ее мелодичной русской речи, из которой мы не поняли ни слова. Но красота здешних мест и наведенный женским трудолюбием порядок, теплота взгляда и ласковый грудной голос матушки без труда ввели нас в этот чудесный и незнакомый нам мир.

Она отвела нас на крохотную кухню, скинула рабочую одежду, помыла руки и приступила к приготовлению невероятно вкусной трапезы из даров огорода и леса. Сытно накормленных, матушка Серафима отправила нас бродить среди заброшенных зданий старинного монастыря, обустроенного на долгие десятилетия государством под психлечебницу. Мы оказались у бывшего больничного здания, отстроенного советами. В нем, по слухам, проводились медицинские эксперименты на пациентах, которые, как заключенные, содержались в величественных монастырских постройках. Через разбитые окна мы увидели испачканные нечистотами гниющие паркетные полы и онемели от увиденного.

Вернувшись с экскурсии, мы собрались в небольшом помещении деревянного дома, служившего церковью с келией, в которой жил иеромонах Павел. Здесь три монахини и иеромонах поддерживали нежное пламя молитвы, которое они вновь зажгли в бесовской тьме этого оскверненного места. На следующий день мы покидали Россию. Последний образ, оставшийся в нашей памяти, — это образ матушки Серафимы, стоящей в утреннем тумане и благословляющей нас в дорогу.

 См. также: