Фотографии раскрываются при нажатии мышкой на миниатюры. |
Медиевисты Пушкинского Дома в 1970-х – начале 1980 гг. опубликовали ряд блестящих исследований по феноменологии русского юродства. Научная общественность с энтузиазмом восприняла эти работы, однако «юродству» и «юродивым» досталась примерно та же участь, что и «амбивалентности» и «карнавализапии» М.М.Бахтина: частая цитация с упоминанием почтенных имен Д.С.Лихачева и А.М.Панченко и субъективизм, по временам почти переходящий в произвол в применении этих терминов и понятий на конкретном материале культуры и литературы.
Первыми попытались применить наблюдения древников на материале литературы XIX в. теоретики Достоевского – им же достались и первые неудачи. Не удалась классификация «юродивых» Достоевского Н.Е.Силкина, не избежала неточности В.Е.Ветловская. Р.Я.Клейман приравняла юродство к шутовству (!), Л.Сараскина возжаждала телесной красоты у юродивой Марьи Лебядкиной, ибо в противном случае как быть со знаменитым «красота спасет мир»?! Философский энциклопедический словарь, изданный в 1983 г., возвел юродство к кинизму. Этот посыл подтвердила, а затем и отвергла Т.Горичева в книге философских эссе «Православие и постмодернизм». Т.Горичева пришла, в частности, к выводу, что юродивые, как и киники, близки животному миру, поскольку любят грязь… Остаются незамеченными предположения А.М.Панченко о связи юродства с восточными видами аскезы (йоги и дервиши), его указание на важнейшую функцию юродивого как посредника между миром народной культуры и церковной культуры Древней Руси. Неизвестными остаются особенности и глубина соотношений юродства и старообрядчества, юродства и народных обрядов и празднеств, юродства и иконографии, юродства и русских дохристианских обрядов и верований, юродства и мифологии, юродства и фольклора. Очевидно, что круг проблематики юродства почти бесконечен и требует коллективного и комплексного изучения специалистами целого ряда сопредельных областей гуманитарного знания. Примером здесь может служить коллективная монография «В списках дураков», вышедшая в Финляндии в 1990 г. Новейшая наука синергетика математически обосновала многие парадоксы религиозной философии и религиозной практики. Синергетики вспомнили максимы Лао–цзи «мягкое побеждает твердое, слабое побеждает сильное» и т.п. С равным успехом сюда вписывается столь трудный для мирянина совет Христа: «Возлюби врага твоего». Наблюдения над материальными средами показали, в частности, что определенным образом направленные микровоздействия способны оказать существенное влияние на макроструктуры. Синергетики сделали вывод, что «структура (организация) есть процесс или, иначе, блуждающее в среде пятно процесса. Парадоксально, что тепло (горение) может самоподдерживаться в виде определенной структуры – кристалла тепла (кристалла горения)». Сказано апостолом Павлом: «Бог наш есть огонь поддающий». И нельзя ли тогда определить первую суть юродивого как некоего «кристалла горения», а еще лучше – огненосца нравственно-религиозного горения в гуще народной жизни и культуры? Его тело стало тем самым «глаголом», призванным «жечь сердца людей». В самом деле, в христианской обрядности, в литургии Василия Великого и Иоанна Златоуста причащение понималось как очищение полное, внутреннее, сердца и духа, а тело Христово отождествлялось с огнем. Подходя к причащению, мирянин произносил стихи Симеона Метафраста: Се приступаю к Божественному ПричащениюСодетелю да не опалиши меня приобщением:Огнь бо еси, недостойная попаляяй.Но убо очисти меня от всякия скверны… Иоанн Предтеча крестил водой, а Христос пришел крестить огнем (огнем Святого Духа). Этот огонь не сжигает христианина (обряд «пещного действа»), он лишь «недостойная попаляяй». Тем самым одно из прочтений наготы юродивого – огонь не должен быть «одет». Ночью юродивый молится и плачет – смывает с себя грехи «водой», а днем юродствует, попаляя грехи огнем. Сами юродивые ощущали эту тягу к огню. Юродивый Гурий Соловецкий молился в огромной монастырской печи, стоя босиком на толстом слое раскаленных углей после того, как вынут испеченные хлебы. Атрибутом Прокопия Устюжского стали три кочерги. При участии в старообрядческих «гарях» юродивый мог запретить «гарь», как это случилось в Лексинском общежительстве в 1739 г. Удержать лексинцев от «гари» помогла Ивану Филиппову, посланному Андреем Денисовым с Выга, юродивая Ирина Повенецкая, которая «не хотяше ни с кем про горение говорити <…> Она вон ис часовни бегаше, и из монастыря поревашеся и возбраняше им про сие и говорити, аки ведая, что не будет горение». Юродивая выступает здесь некой хозяйкой стихии огня – ее решение более авторитетно для общины, нежели увещевания личного представителя старообрядческого иерарха. В свете сказанного три кочерги Прокопия Устюжского, возможно, проясняют мистический смысл юродского «железа», «тягот» вообще. Сохранился интереснейший эпизод дара юродивому «миром» чугунного «посоха» весом в пуд (рабочие Петровского завода на Лососиннице – петрозаводскому юродивому Фаддею): «мир», община как бы благословляет подвижника на духовную себе защиту. Между общиной и юродивым в этом случае возникает негласный договор («завет»), в силу которого подвижник является заступником общины перед Богом (и лишь как следствие этой функции – защитником перед князем, царем), а «мир» покровительствует юродивому перед земной властью. Покровительство общества юродивому определялось, видимо, в значительной степени и ассоциациями, которые образ юродивого вызывал, с дохристианским жрецом, с покровителем дома, рода, огня. Его посох (жезл духовной власти), вериги и другие «тяготы», пройдя плавку или ковку, были очищены огнем. Вериги становились символом неразрывной связи подвижника и «мира». О веригах вообще известно, что христианин носил их с целью возвышения духа через угнетения тела. Это так. Но что значит «так»? Вериги есть «якорь» души, они удерживают душу у тела. Вериги – символ самой земной жизни, скованного способа существования Души на Земле. Подобно герою былины или волшебной сказки, юродивый «сидит» в веригах. Как фольклорный персонаж, в некий момент юродивый преодолевает это первоначальное состояние несвободы и скованности: как в сказке нужно износить железные башмаки, так юродивый должен «износить» вериги. В идеале при конце жизни цепи должны спасть с тела подвижника, развалиться одновременно со смертью тела. Их должна съесть ржа, замешенная на небесной влаге дождя, поте и крови огненосного тела юродивого. Ржавчина – это подвиг, сокрушающий тело. Известно, что перед смертью юродивый снимал вериги, мылся в бане и устраивал «тяготы» в изголовье на месте будущей могилы, где просил себя похоронить. Ложился на этом месте и отдавал Богу Душу: тело освобождалось от вериг – душа от тела. Известно также, что юродивый своим подвигом подражал непосредственно Христу, пытаясь повторить его земной путь. Вериги наводят на мысль о том, что юродивый повторял не весь жизненный путь Христа, а его крестный путь: юродское «железо» символизирует железо, которым распятый Бог был пригвожден к честному древу креста. Тогда обряд похорон юродивого соответствует одному из значительнейших моментов Священной истории: Снятию тела Господня со креста. Тогда и нагота юродивого наполняется новым уровнем смысла: именно на кресте Христос был обнажен или полуобнажен. А «разодранные ризы» юродивого, его «рубаха многошвейная» напоминает разделение одежды Распятого между солдатами стражи у подножия креста. Очевидно, что раздел одежды означает предстоящее разъятие тела, его распад, смерть. В Священном Писании это не просто разъятие, а сцена, на юродском уровне (языке юродского жеста) повторяющая основополагающую сцену Тайной Вечери для обряда причащения – преломление хлеба и раздача вина (сие есть тело мое и кровь моя): вот почему бок Христа пробит копьем – кровь Его должна была пролиться. Северно-русский фольклор доносит до нас предание о вытегорском юродивом Грише-простеце, который, в сущности, совершает обряд разделения одежды царя Петра. Он выпрашивает у царя кафтан для того, чтобы нашить жителям села шапок в память о посещении их мест Петром. Именно кафтан, а не штуку сукна. Похоже, Гриша-простец предсказал Петру смерть. В жизнеописании другого юродивого – Фаддея Петрозаводского или Олонецкого прямо говорится о предсказании Петру смерти. Если припомнить то, что еще один юродивый (источник не называет его имени) предсказал рождение Петра: «Родится Пахом с большим костылем!», – то жизнь первого царя Нового времени оказывается буквально окольцованной юродскими пророчествами. Молитва юродивого в раскаленной печи, его речи как власть имеющего у врат огненной купели старообрядческой «гари», – все эти моменты, с точки зрения христологии, свидетельствуют, вероятно, о стремлении подвижника к преображению – к великому моменту Преображения Христа. Его ходьба, бег – это странничество к Преображению, к высшему небесному огню. Кстати, географически векторно юродство в целом перемещается с веками с египетского и греко-византийского христианского мира на Русь. На самой Руси оно стремится от южных ее пределов к северным. А.М.Панченко называет Новгород столицей юродства Древней Руси, но к XVII – началу XVIII столетий юродство перемещается дальше на север: Вологда, Олонецкий край, Поморье. «Кристалл горения» устремляется туда же и сохраняется в наиболее древнем виде там же, куда занесены были и где сохранились древние былины и другие жанры фольклора. Огонь погружается в холод: совершается историческое нисхождение юродства к Полярному кругу. В этом странствии-переселении для многих тысяч христиан фигура юродивого становится фигурой «соборного» христианина, ибо он сочетает в своем подвиге элементы многих других родов подвижничества – от босоножия и постничества до слезоточивого дара и исихазма. Его речь от поговорочных выражений («умная голова, разбирает Божьи дела, Бог долго ждет, да больно бьет»; «божница домашня, а совесть продажна») через «словеса некаа мутная» редуцируется до повтора, когда ответ равен вопросу, вот диалог настоятеля Клопского монастыря и юродивого Михаила Клопского: «И Феодосей молвит ему: «Кто еси, сынок, человек ли или бес?» И он так же молвит: «Человек ли еси или бес?»…) и, наконец, до полного молчальничества – вербальная речь растворяется в языке юродского жеста. Юродивый, дошедший до молчальничества, оказывается на высшей ступени неотмирности. Теперь его можно понять и ему можно задать вопрос не больше, чем можно понять икону, чем задать вопрос иконе. Юродивый становится человеком-иконой, выполняя те же функции донесения до неграмотных, не читавших Писание, христианских идей и сведений о жизни Христа и святых. Но иконный лик не от мира сего и не от времени сего. Юродивый обладает надвременным мироощущением: он свидетельствует о Христе как бывший тогда и там. Так свидетельствовать может только видевший и слышавший Его. Юродивый начинает «писать» свою икону собственной жизнью, а мастер-изограф, спустя многие десятилетия, иногда – века, лишь завершает его лик, разумеется, в случае канонизации подвижника. Происходит вмещение пространства в пространство и времени во время со всем иерархическим потоком нравственных ценностей – своеобразная амплификация Слова во времени, звучании, красках и молчании. Для народа русского, рассеянного на необозримых пространствах, во многом живущим местной жизнью и местным временем, важно было выстроить некую вертикаль, духовно собирающую и объединяющую в противовес расползающейся шири – горизонтали. Такую вертикаль давало христианство. На это труднейшее поприще в подмогу Церкви народная жизнь выдвинула юродивого. В древнерусском обществе и государстве юродивый стал эталонным христианином. Интонации юродского слова и жеста оказались заразительны – юродивым стали подражать. Немногочисленные примеры юродствования в Древней Руси лавинообразно нарастают к XVIII и XIX вв. В известной работе И.Г.Прыжова о юродивых XIX в., в сущности, из 28 персонажей лишь 2–3 близки истинному юродству «Христа ради». Юродство убывает, а юродствование нарастает с усилением западных влияний в России. Из юродствующих царей последним был государь Николай II, смиренно отдавший корону, а за нею и жизнь лжеюродивым XX в. Новое государство постаралось стереть в массовом сознании принципиальную разницу между юродством и юродствованием, вооружившись мифом о психической ненормальности юродивых. Между тем в народе всегда четко различались феномены юродства и кликушества или других форм одержимости и бесноватости. Разумеется, в народе любили и жалели и просто убогоньких – больных, калек, странников, не являвшихся юродивыми «Христа ради». Неразличение юродства и юродствования бытует в настоящее время в форме стойких стереотипов и реакций на уровне сознания и подсознания, тем самым русскому народу вольно или невольно приписывается юродствование как форма социальной неполноценности. Эти новейшие мифы и стереотипы сами по себе требуют подробного изучения. Но без всестороннего исследования прежде бывшего поразительного по своей нравственной силе феномена культуры Древней Руси невозможно верное понимание и прочтение ни вчерашних, ни сегодняшних страниц жизни нации. Информационный отдел Петрозаводской и Карельской епархии по статье Иванова В.В. Юродивый в народной культуре Русского Севера // Рябининские чтения – 1995. Музей-заповедник «Кижи». (Петрозаводск. 1997. 432 с.), 2020 год.См. также: